Public places for common use
Название серии достаточно точно определяет пространственные ситуации, в которых оказываются персонажи Али Есипович: это действительно среды обобществленные, сугубо функциональные, «захватанные» руками и взглядами. Что может быть более безликим, холодным, «никаким», чем пространства морга, торговой зоны при кладбище, парка развлечений? Они, эти пространства, служат различным целям, равно необходимым для функционирования общества (удовлетворение общественных потребностей в определенных действиях и ритуалах, осуществляемое соответствующими институциями — от похоронной до развлекательной индустрий). Но именно тотальная востребованность, обобществленность, функциональная типологичность этих пространств ведет к их уникальной эмоциональной опустошенности, покинутости, отторгнутости — «после функции». Люди как будто стесняются сред, с которыми у них связаны моменты горя и, как это ни странно, развлечений (существует целая культурная тема, реализованная и в литературе, и в кинематографе, фиксирующая пространственную ситуацию, скажем, «после развлечений»: театр — или цирк — уехал, оставленное пространство совершенно особенно означено). Все это тонко ощущает Аля Есипович: и безликость, анонимность выбранных ею сред, и их специфическую, ущербную гумманистичность. Это ее сквозная тема: клаустрофобическая среда, в которой жить если не невозможно, то неуютно. В данном случае пространства говорят «сами за себя», художнику остается (!) дать им возможность реализовать их право голоса. И Аля Усипович — «дает»: внимательно считывая предметный ряд, а главное — артикулируя эмоциональную пустотность, холодность, внеперсональность… (В этом плане она дерзает сблизиться «с пустотными кубами» Д. Херста, в своих инсталляциях означивающего содержание офисного пространства… Или монохромами Г. Хельнвайна с их нагнетанием атмосферы эротики в отторгающей её канцелярской среде). «Окинь холодным взглядом» — все это Аля Есипович умеет делать. Но пространстранственно-оптического среза художнику явно мало.
Для того, чтобы рассказывать свою вечную бытийную историю про клаустрофобию, страхи, тревоги, экзистенциальную неуверенность, художнику нужны люди. Аля Есиповия использует свои специфические средства работы с моделями. Я определили бы их как чрезмерность. Она одевает обыденных людей в самые обычные одежды:китайские шубы и кофты с лотков разного рода барахолок. Но эти вещи искусственно окрашены в кричащие анилиновые цвета. Они изначально безвкусны, но художник доводит градус безвкусицы до точки кипения. В результате ее модели, и так, изначально, достаточно неказистые, предстают в образе фриков. Причем фриков искусственной выделки: художник как бы артикулирует рукотворность, «срежиссированность» их облика. Зачем «засылает» автор своих «казачков», то есть этих узнаваемо ряженных, в свои бесчеловечные пространства? И не просто засылает — насмерть укореняет их в пространственной среде. Думаю, как раз для того, чтобы усилить заявленный самим выбором пространства мессадж. Активность, чрезмерность присутствия этих коренных героев Аля Есипович «в кадре» многократно усиливает тему неуверенности в устойчивости бытия. Места общего пользования — тотально обобществлены и столь же тотально задействованы, функциональны. Вместе с тем они же — ничьи, они эмоционально не освоены, их использовав, задействовав — стремятся покинуть. И как-то вытеснить из сознания историю своего присутствия в них. В таких пограничных пространствах могут существовать только такие люди. Плоть от плоти нас — тех, кто хохочет на атракционах, кто с близкими прощается (и с которыми прощаются), покупая искусственные цветы… И в то же время — не такие: какие-то кричащие — ряженые, искусственно срежиссированные… Свои — чужие? Общие — ничьи? Пользующие и спользованные? Предельно реальные, материализованные до последней морщинки и пуговки — и готовые дереализоваться, уйти в инобытие? Вот такие истории, как всегда у Али Есипович, — без развязки.
